Есть жены — тень мужа, есть жены — свет мужа.
Юрий Карякин и Ирина Зорина. Фото: из личного архиваЕсть семьи, где мужья становятся знаменитыми, потому что их делают умные женщины. И есть равновеликие семьи, где оба — существительные, нет там прилагательных.
Все противится сказать — вдова Юрия Карякина, хотя именно так анонсирована книга воспоминаний Ирины Зориной, вышедшая в питерском издательстве Ивана Лимбаха "Распеленать память" (про себя почему-то окрестила ее "В круге верном").
Друзья, которых не предают ради карьеры, карьера, ради которой не жертвуют своими убеждениями. И судьба, которая награждает избранным кругом: Евгений Примаков, Юрий Любимов, Эрнст Неизвестный, Наум Коржавин, Алесь Адамович, Юрий Давыдов… Вот и все. Хотя и не все.
Так, не отрываясь, читала только Нину Берберову, "Курсив мой", и Ирину Одоевцеву, "На берегах Сены" и "На берегах Невы". Там дух времени. Там фигуры влияния времени.
Эти книги написаны талантливыми красивыми женщинами, расположения которых добивались многие мужчины. Везло лишь избранным.
Боюсь любых мемуаров. Часто автор использует их для сведения личных счетов, для возвышения своего круга.
Про оттепель, застой и перестройку писали многие шестидесятники. В этот круг со своими воспоминаниями Ирина Зорина пришла с полным моральным и профессиональным правом. Она историк-испанист, причем специалист по странам Латинской Америки, где любимым жанром были не карнавалы, а революции.
"Большую часть жизни я прожила в советском социалистическом лагере. Лагерь этот был огромный и разнообразный". Даже был персональный водитель министерского папы, который отвозил девочку в музыкальную школу. Потом истфак МГУ. Бунтарские дружбы и поиски смыслов через кондовый истмат. По распределению — Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО). А в те годы там было настоящее прибежище светлых голов.
Ирина Николаевна пишет, откуда у нее "испанская грусть", огромное количество друзей в Латинской Америке. Судьба подарила, помимо кровных родителей — русского отца и латышской мамы, еще одну маму — испанскую: Энрикету Родригес, которая писала диссертацию в Москве об испанском рабочем движении в ИМЭМО. Знакомство с ней — это на всю жизнь совершенный другой язык и великая культура страны Дон Кихота.
Поездка для советского человека за границу была мечтой, для Зориной — работой. Куба, бедная и гордая, революционная и чувственная — принимала большое количество советских специалистов. Там нужны были переводчики. Ирина была одной из них. Именно на Кубе произошел слом ее советского мировоззрения, когда диктатура работала против здравого смысла. Многие ее друзья, левые интеллектуалы, с ней не соглашались, но добрые отношения сохранили на всю жизнь.
После Кубы — еще один подарок судьбы, направление в Прагу редактором-консультантом по Латинской Америке в журнал "Проблемы мира и социализма". Время было "оттепельное", в редакции молодые талантливые философы, политологи Николай Иноземцев, Анатолий Черняев, Мераб Мамардашвили, Владимир Лукин… Работал там и Юрий Карякин, автор уже нашумевших статей о Достоевском и Солженицыне…
Познакомились на всю жизнь, которая складывалась "очень нелегко".
Быть подругой человека, который так отчаянно выступил в ЦДЛ на вечере памяти Андрея Платонова, что потом "гудела вся Москва" и его должны были за это исключать из партии. Быть опорой для писателя, который целиком ушел в Достоевского и написал о нем одну из лучших своих книг; "Достоевский обрекал его на правду".
Быть женой мужа, который часто бывал в ненавистном для нее ресторане ЦДЛ, где с первой рюмки каждый — гений…
Но именно та думательная работа целого поколения, которое часто от безысходности эмигрировало кто куда (заграница, бутылка, душа), о социализме с человеческим лицом приблизило время перемен. В перестройку Ю.Ф. Корякин был избран депутатом знаменитого перестроечного Съезда народных депутатов СССР. Он предложил вернуть гражданство Солженицыну, отчаянно бросался на защиту Сахарова. Свой первый инфаркт он заработал на трибуне съезда. Потом Юра Рост назовет его инфаркты "идеологическими".
Ну и знаменитая фраза, брошенная ночью в прямом эфире в декабре 1993 года, когда на Дальнем Востоке пошли высокие цифры проголосовавших на парламентских выборах за Жириновского и Зюганова: "Россия — ты одурела!"
Больше для него прямого эфира не было.
Была переделкинская жизнь с кругом удивительных, талантливых людей.
К счастью, и у меня в жизни было несколько дней вместе с Карякиным и Зориной, которые сейчас благодарно просматриваю в памяти…
Гласность. Перестройка. Любовь. В Испании — международная встреча за все хорошее против всего плохого в столице басков. Тогда от нашей перестроечной страны летели две делегации — официальная, бизнес-классом от Комитета защиты мира, они потом жили в пятизвездочном отеле, и мы, неформалы, которым нормально было и чуть ли не в спальных мешках на ипподроме. Главное — компания, в которой были Юрий Карякин, Ольга Кучкина, Ирина Зорина…
Два урока, кроме удивительного послевкусия на всю жизнь от той поездки.
Конечно, первый шаг в Мадриде — Прадо. Гойя. Огромная очередь обвивала музей. Приглядывавший за нами симпатичный парень из посольства искренне хотел сделать приятное. Он подошел к регулировщику очереди и стал шептать на ухо типа: очень серьезная делегация приехала из Москвы, и у них нет времени стоять в такой очереди.
Полисмен ему широко улыбнулся, нам тоже: "Конечно, такие уважаемые люди не могут полдня стоять в очереди. Я тоже за. Но они-то против", — и он виновато развел руки в сторону бесконечной людской линейки.
А второй урок от Юрия Федоровича.
Он только что издал огромный труд "Достоевский и канун ХХI века". Книга была иллюстрирована рисунками "черного Гойи", когда художник временно оглох и злые сатиры заполнили все его воображение.
Мы вышли из Прадо, переполненные чувствами от первого свидания с подлинным Веласкесом, с "Обнаженными махами" Гойи, и я имела неосторожную искренность сказать: мне не лег на душу "черный Гойя". Карякин, глядя сквозь меня сказал на всю жизнь: "Но это, деточка, проблемы твои, а не Гойи".
…Проходит время, и музы становятся сиделками. Тяжесть этого креста знают многие, но не многие говорят об этом. Ирина Николаевна благодарно пишет о том, как в самые отчаянные мгновенья помогал Евгений Максимович Примаков…
Книга личная — так вспомнилось. Книга хорошая — так думалось. В меру злобливая — система от Ирины Николаевны получила то, что заслужила.
Ну и мы все, даже если там не были, мед не пили, заслужили этот монолог красивой умной женщины, которая была женой трудного и яркого философа Карякина. Так было. У каждого свое. А в итоге — наше, у всех нас.
